Валерий Гусев - Часы с лягушкой
Что с ними будет дальше – это мама решит. А Лешка вдруг воткнул удилище в мокрый песок, сел на бревнышко, достал из пакета с оладьями небольшой блокнот и положил его на коленку.
– Это что? – глянув краем глаза, спросил я.
– Домашнее задание, – буркнул Алешка. – По физкультуре.
Туман поднялся высоко над водой, таял в небе, и сквозь него ярким пятном светился солнечный шар. В прибрежных камышах чавкали караси за утренним завтраком. Парили над озером крикливые чайки, стригли воду стремительные ласточки. У меня тоже пошел хороший клев.
Было очень тихо, как всегда ранним утром. Только за оградой виллы гулкими басами взлаивали сторожевые псы.
– Купнемся? – спросил я Алешку.
– А то! – Он положил блокнот на камень. Утренний ветерок торопливо его пролистал. И мне стало интересно:
– Что за фишка, Лех? Кто тебя такой домашкой загрузил?
– Капитан Павлик. Он, Дим, увидел мои рисунки и обалдел. И сказал: Леха, тебе нужна практика. И подарил мне блокнот. Еще в Москве, когда мы в машину садились. Сказал, что я должен это… набить…
– Лицо? Кому?
– Руку, Дим. Он говорит: тренируйся. И как увидишь нового человека, ты его зарисуй. Это, говорит, очень полезно.
Вот только кому? Что-то в моей туманной голове стало проясняться.
– Дай-ка посмотреть.
Я стал листать блокнот. Круглая рожа с узенькими глазками.
– Это кто?
– Это, Дим, Пупс. Который к тете Зине заходил. Она мне подсказывала, а я рисовал.
Понятно: словесный портрет!
Следующий рисунок. Лицо худое, неприятное.
– Это Хмырь из магазина.
Еще одно лицо я узнал без всякой подсказки. Вчерашний дядька-логотип. Здорово Алешка его схватил. Рисунок, конечно, неподвижный, а глазки бегают.
– А это ты, Дим. Только не обижайся. Ты в это время спал. Поэтому у тебя рот распахнут. И лицо глупое.
– А у тебя, конечно, умное, когда ты спишь?
– А я знаю? Я почему-то себя ни разу не видел спящим.
Я отдал ему блокнот. Смотал, без всяких слов, свою удочку.
– Дим, ну ты чего? Ты не расстраивайся. Ты радуйся, что тебя Ирка не видела с таким лицом. Да ладно тебе…
Довольно скоро я пожалел о том, что обиделся на смешной рисунок и напрасно не поинтересовался Лешкиным альбомом более внимательно.
– Завтракать! – сказала мама, когда мы вернулись.
– Щас! – живо отозвался Алешка. – Только лягушек отловим.
– Я не буду их есть! – взвизгнула тетя Зина.
– А мы вам и не дадим, нам самим мало.
Тетя Зина с ужасом взглянула на маму:
– А мыши, подруга?.. Тоже?..
– Еще не знаю, – вздохнула мама. – Но я, вообще-то, блинчиков с мясом нажарила. Нам с тобой хватит. А уж они… – мама пожала плечами. – Как хотят…
Тетя Зина повеселела и даже помогла Алешке отловить лягушек. Мама смотрела на них с отвращением. И на лягушек, и на ловцов.
После завтрака Алешка побежал в поле – кормить Акимычей, а когда вернулся, выплеснул из ведра утренних карасей в наш «бассейн».
– Это, Дим, – объяснил он, – у нас такой запас будет. Голод настанет – а у нас караси под рукой.
Запасливый, как кот Матроскин.
– Засада сработала, Дим! – вдруг взвизгнул Алешка. – Попалась, моя красавица!
Я взглянул на мышеловку – в ней металась бурая полевка.
Алешка мигом взлетел на дерево и снял мышеловку. Ворвался в дом в буйной радости.
Мама мгновенно вскочила на табуретку, а тетя Зина вместе со своим вязаньем выскочила за дверь.
– Убери эту гадость! – прокричала мама. – Сейчас же!
– Мам, – искренне удивился Алешка, – ты же лягушек боишься, а не мышей.
– Лягушек я не боюсь – я их не люблю.
– А куда я ее дену?
– На помойку.
– Жалко, мам. Там ее крысы съедят.
– И на здоровье.
– Ладно, отнесу Акимычу.
Мама ужаснулась, не сходя с табуретки:
– И он что, будет есть эту гадость?
– Не тому Акимычу, другому. А вообще, мам, они очень полезные и сытные. Один ученый в тундре три месяца ими питался. И ничего – не умер, а даже поправился на двадцать кэгэ.
– Меня сейчас стошнит, – простонала мама.
– А меня уже. – Это тетя Зина опасливо заглянула в дверь. – Отдайте мою сумку, я уезжаю!
А я подумал: был бы сейчас с нами папа, он взял бы эту мышку за шкирку и выбросил бы за окно – в родную среду. И я так и сделал.
– Ладно, остаюсь, – сказала тетя Зина.
– Мы так всех мышей растеряем, – проворчал Алешка.
Не велика потеря.
В общем, Алешка перевесил скворечник вместе со всем его населением на другую березу, и мы натянули гамак для нашей барыни. Тетя Зина тут же в него плюхнулась и раскрыла над собой зонтик:
– Знаю я вас, Оболенские. У вас не только мыши в скворечниках живут, но и лягушки с деревьев падают.
И они начали с мамой о чем-то шептаться. И мы с Алешкой тоже. Вернее, шептал Алешка, а я его слушал.
– Дим, я открытие сделал. Тайное такое. Там, Дим, у леса, на краю луга, какой-то подземный лабиринт образовался. Из бетона. Как будто большой дом из одного этажа. Из подземного такого. Я там хотел полазить – а тут вдруг появился знаешь кто? Охранник! А чего там охранять? Там всякий мусор и лягушки. Но он меня все равно прогнал. Ничего, прорвемся. Ты, Дим, завтра будешь его отвлекать, а я все там разнюхаю…
– Тебе это надо?
Алешка ответил не сразу. Он долго и задумчиво смотрел, как тетя Зина разгоняет зонтиком вечерних комаров, а потом сказал:
– Что-то там есть. С продолжением.
Мне уже захотелось дернуть его ухо, но тут меня позвала мама:
– Дима, сходи за водой. Для самовара.
Воду для самовара мы берем не из колодца, а ходим за ней на родник. Это, конечно, дальше, но зато вода оттуда вкуснее.
Я взял ведро и пошел. А когда проходил вдоль забора этой самой «Ампиры», вдруг увидел, что возле ее ворот стоит знакомый фургончик.
Ну и что, спрашивается? Да ничего особенного. Кроме того, что за воротами я услышал приглушенные голоса. И прошел бы мимо, если бы не прозвучала в вечернем воздухе «знакомая до боли фамилия».
– …Нет там его, шеф. Сто пудов. И не появлялся. Они вообще, эти Оболенские, какие-то дернутые. Представляете, мышей на деревьях ловят. Кажется, даже лягушек едят…
На всякий случай я присел за машиной.
– Ну и что? – ответил ему шеф. – Я тоже лягушек ел, во Франции. И в Москве.
– И мышей на деревьях ловили?
Тут настала грозная тишина. И потом:
– Не забывайся, козел.
– Виноват, шеф.
– Я зачем тебя к ним направил? Мышей считать? Сообрази, дурной: он обязательно там покажется. Там его жена, дети.
– Так он к другой бабе ушел. Его же из органов за это турнули.
– В органах не дураки сидят. Все это надо проверить.
– Я вот что думаю. Мне там появляться в другой раз уже не стоит.
– И что предлагаешь?
– Напротив их дома строится кто-то. Нужно нам своего человека в их бригаду внедрить. Постоянный контроль будет.
– Мониторинг. Дельно предложил. «Козла» с тебя снимаю. Только подбери кого-то со специальностью.
– Колян раньше крановщиком работал.
Шеф издевательски хохотнул:
– У них там высотка строится? Думай, крокодил, думай…
Я подхватил ведро и зашагал к роднику. Меня осенило! Еще чуть-чуть – и все станет на место. Как фиговинки в пазлах.
Домой я вернулся веселым и находчивым. Быстренько раздул самовар, заварил чай. Две подруги накрыли стол всякими печенюхами. Посреди стола – старая банка с новыми цветами и вспотевший самовар. Он еще немного попыхивал и побулькивал под крышкой и выдавал чуть заметный дымок, от которого чай становился еще вкуснее.
– Люблю у Оболенских чай на даче из самовара пить, – попыхивала и побулькивала от удовольствия тетя Зина. – Как в лучших домах.
Она почему-то пила чай из блюдечка, поставив его на растопыренные пальцы, и вприкуску. На ее зубах твердый сахар трещал, как сухие дрова в печке. Ее круглые щеки неистово алели.
Алешка таращил на нее глаза, а мама сказала:
– Не парься, Зинк, – мама иногда любила вставить какое-нибудь Алешкино словечко, – пей нормально.
– Я нормально пью. Как в лучших домах.
Ну раз так, то и Алешка решил к лучшим домам приобщиться. Схватил кусок сахара, закатил его за щеку и поставил блюдце с чаем на пальцы.
Недолго музыка играла… Алешка поперхнулся. Кусок сахара вылетел изо рта и булькнул в ведре возле печки, блюдце – на стол, чай – немножко на пол и побольше – ему на колени. Алешкина голова отработанно пригнулась, пропуская мимо щедрый мамин «подзатылок».
– С Оболенскими не скучно, – сказала тетя Зина. – Они мышей дрессируют.
Что-то похожее я уже слышал, за чужим забором. И Лешке, конечно же, об этом не сказал – сам разберусь. Тем более что и он не очень-то со мной откровенничает. Ведь что-то знает, но молчит. И я, кажется, знаю, что он знает.
